Здесь могут водиться люди - Страница 45

В этом месте Уинстон заплакал. Я уложил его на кровать под балдахином и накапал валерьянки. Сквозь стоны и всхлипывания удалось разобрать, что несчастный бармен вложил все свои деньги в приобретение крупной партии кедровых орешков, которые надеялся выгодно продать. Теперь он остался без средств к существованию, а между тем приходилось кормить три семьи.

Новым Главным экономом назначался Серж Кучка, бывший начальник Центрального отдела по распределению искусств. Было объявлено об амнистии лиц, осужденных за употребление семян подсолнуха и прочих доселе запрещенных продуктов.

Симфонический оркестр грянул торжественный марш. С ликующей улыбкой на экране появился поэт Л. Ольховянский, с выражением прочитавший свою новую поэму «Наконец-то!». Выступил также кандидат медицинских наук Ф. Сигал-Сигайло, который рассказал о целебных свойствах сушеных семечек и об их благотворном влиянии на производительность труда.

Снова грянул марш, а затем на экране появился новый начальник Центрального отдела Главного эконома Серж Кучка.

В чеканных выражениях он поздравил народ, свободный отныне от тирании семечковой банды. Тут опять пошло что-то о собачьих головах — что именно, я не разобрал. В конце выступления Серж Кучка сказал:

— Отныне и навеки каждый житель планеты вправе щелкать семечки, сколько ему заблагорассудится. Общественные закрома открываются для всех за вполне умеренную плату. Пользуйтесь, мои дорогие сограждане!

Серж прослезился, но овладел собой. Лицо его стало суровым и решительным.

— Сограждане, не могу не предупредить о грозной опасности, нависшей над общественными запасами. Беда надвигается на наши светлые города!

Его глаза засверкали.

— О господи, — еле простонал с кровати Уинстон. — Что они там еще придумали?..

— Мыши! — загремел над планетой голос Главного эконома, усиленный миллионами телевизоров. — Они грозят нам! Они расплодились при попустительстве банды Новика, ныне сэкономленной и занесенной в Отчет вместе с предводителем. Наша задача — остановить нашествие! Все на борьбу! Все на великую беспощадную борьбу с мышами! Долой грызунов!

На этой высокой ноте Серж Кучка завершил свою речь, и вновь заиграли марши.

Уинстон слабо попросил еще валерьянки.

— Держи ее! — раздирательно крикнули в коридоре.

Бармен поперхнулся и облился лекарством. Я на цыпочках подкрался к двери, выглянул.

По коридору, сопя, мчался человек с безумными глазами. Он был в пижаме и держал в руках ведро. За пижамным человеком бежали (в порядке следования): пожилая благообразная горничная, растрепанная до последней степени и со шваброй; швейцар; неизвестный в белом фраке с пистолетом в одной руке и дирижерской палочкой в другой; два юных лифтера, орущих на ходу хором: «Мы первые увидели! Мы первые увидели!». Замыкал погоню чей-то ребенок неясного пола, замурзанный и сопливый настолько, точно с рождения не сморкался.

Первым моим побуждением было подставить ножку тому, с ведром, и посмотреть на кучу-малу. Но тут юные лифтеры завизжали пронзительно:

— Уйдет! Дяденька, там щель!

Пижамный с хрястом припечатал ведро к полу перед собой и упал сверху грудью.

— Моя! Не подходи! — ревел он, суча ногами.

Догонявшие сгрудились вокруг. Пожилая горничная бросила швабру и зарыдала. Неизвестный в белом фраке почесал палочкой за ухом, выругался с акцентом. Лифтеры хором канючили: «Отдайте, дяденька! Это мы увидели!». Ребенок неясного пола сосредоточенно ковырял в носу.

Из-под живота пижамного человека выскочила мышка. Хвостик ее был полуоторван и держался на ниточке. Мышь пискнула, шмыгнула между ног швейцара и дернула обратно по коридору. Погоня с ревом устремилась вслед. В авангарде бежал замурзанный ребенок. Пижама плелась сзади, держась за поясницу и плача от горя.

Я тихонько прикрыл дверь и сел на постель к Уинстону.

— Судя по накалу страстей, награда не меньше тысячи…

— Тысяча пятьсот, сударь, за каждую голову, только что передали, — отозвался бармен. Он находился в позе распятого: руки раскинуты, ноги вместе, голова свесилась набок — всё один к одному, только лежа.

— Держи! Вот она! — погоня протопала по коридору в третий раз.

С улицы доносились похожие крики. Новая кампания, судя по всему, взяла резвый старт.

Я задернул гардины и сделал телевизор потише.

— Уинстон, хотите, я вас спасу?..

— Меня уже ничто не спасет, сударь, — смиренно прошептал бармен. — Прошу вас, не мешайте, мне нужно подумать о душе…

На одре смерти он выглядел не совсем привычно. В полной мере настроиться на скорбный лад мне не давали рукоятки его револьверов, торчавшие по бокам из-под распахнутого пиджака.

— И все-таки выслушайте меня, Уинстон…

Через пять минут воскресший бармен ожесточенно названивал по телефону. Временами я ловил на себе его взгляды — не приторно-почтительные, как раньше, а полные настоящего, неподдельного уважения. Профессионал признал профессионала.

(Как просто порой спасти утопающего в пучине житейских невзгод человека! Все, что для этого требуется, — посмотреть на дело непредвзятым, свежим взглядом.

— Дружище! — сказал я. — Пока эти ловцы жемчуга будут рыскать по подвалам и помойкам, мы пойдем принципиально иным путем. Мы не будем ловить мышей. Мы будем их разводить.

Уинстон открыл один глаз.

— Мы начнем разводить их немедля на тайных плантациях подсолнухов. Кормом послужат запасенные семечки. У нас все готово, и никто не опередит нас. Размножаются они молниеносно. Через неделю у нас будут миллионы.