— И последний вопрос. Когда, вам сказали, прибывает новый начальник Горэкономуправления?..
Тут Уинстон ожил окончательно. Он встал и прижал руки к груди.
— Сударь Авель! Я потрясен! Ваша комбинация гениальна! Я все понял, сударь Авель! Сегодня вечером мы подменим нового начальника и проникнем в управление. Чтобы искупить вину, я готов исполнить эту роль и внести изменения в Отчет. Ваш корабль будет спасен!
Это была прочувственная и, по-своему, трогательная тирада. Оказалось, правда, что Уинстон прижимал руки к груди не от чувств, а чтобы проверить, на месте ли пистолет, каковой он почтительно, но твердо попросил вернуть.
«Да-да, — подумал я, глядя в его искренние, преданные глаза. — Так я тебя и пустил к Отчету. Воображаю, кого ты туда повпишешь…»
— Уинстон, дружище, — надеюсь, в проникновенности и чистосердечии я ему не уступил. — Рисковать твоей жизнью я не хочу. Мой корабль, мне и ответ держать.
Бармен встал по стойке «смирно». Все же крестный папа Кисселини явно перебарщивал с семейными строгостями.
— Разрешите действовать, сударь?
— Действуйте, — кивнул я, — да побыстрее. На все про все у тебя час.
Бармен исчез за дверью.
Я не случайно дал драконовский срок на подготовку операции. Подходили к концу сутки моего пребывания в качестве главаря здешней мафии. С минуты на минуту мог прибыть настоящий Авель — и чем бы это обернулось для меня, представить нетрудно…
«В любом случае для меня нет места на этой планете, — размышлял я, расхаживая по номеру. — Не мафия, так управление по экономии, один черт…»
К землянам, как я успел заметить, на планете Большие Глухари относились с явным предубеждением. Их почему-то считали погрязшими в роскоши и, цитирую «Утренний вестник», «отклонившимися от правильной линии». Это было тем более непонятно, что контактов с Землей не допускалось ни малейших.
Ровно в назначенное время в номер влетел Уинстон. Следом один из угрюмых молодцов-телохранителей внес костюм на вешалке, шляпу и штиблеты все, естественно, черное. Я посмотрел на вещи со вполне понятным подозрением.
— С него сняли?
— Никак нет, сударь, он еще едет. Но одет именно так.
— А когда прибывает?
— В двадцать два ноль-ноль.
— Послушайте, Уинстон, — заговорил я, делая знак телохранителю, чтобы удалился. — Мне бы очень не хотелось лишней крови… Нельзя ли это как-то уладить?..
Бармен заулыбался с готовностью. В этом человеке явно пропадал недурной актер.
— Что вы, сударь, мы же понимаем. Какая кровь, никакой крови! От стрельбы столько шума… И потом, кого винить, если вагон, в котором следует наш дорогой новый начальник, случайно отцепится от состава и ненароком сойдет с рельсов? Некого винить. А уж в том, что поезд в это время будет идти через мост над рекой… Тут надо просто извергом быть, чтобы обвинить кого-нибудь из наших. Все чисто, сударь, никакой крови…
«А тебя, братец, первым в Отчет запишу, — подумал я. — Дай только добраться. Всю вашу мафиозную семейку».
— А если машинист заметит?
— Не заметит, — коротко ответил Уинстон. — Темно, вечер. По правде сказать, за такие деньги он бы и днем не обратил внимания… Ну, а дальше будет подцеплен другой вагон, опять же во время случайной остановки. На предпоследней перед городом станции туда сядете вы…
— Мы, — поправил я. — Мне не хочется ни на минуту расставаться с вами, дружище.
— Виноват, сядем мы… На вокзале нас встретят представители Горэкономупра.
— Надеюсь, без лишней помпы?
— У них помпы не бывает, — пояснил бармен. — Тихая организация. А сейчас позвольте помочь вам одеться, сударь. Нам пора ехать.
Через пятнадцать минут агатовый лимузин выезжал на окраину Города № 3. Мелькнули за окнами последние трубы (они так и не дымили, непонятная планета!), кончился и унесся назад длиннющий бетонный забор склада бумаги, автомобиль вырвался на степной простор.
Быстро темнело. Степь была все такой же унылой, как и в день моего прилета сюда. Покачивались редкие кустики, устоявшие под действием кислоты. Небо хмурилось. В машине потянуло едким запахом — приближался дождь.
Не стану описывать, как, погасив огни, мы ждали у станции приближения поезда, как под покровом темноты пробирались в вагон, как молодцы-охранники несли свою угрюмую вахту — один в тамбуре, другой у дверей купе, где уже был накрыт стол и бармен подавал походный ужин… Я не буду всего этого описывать, нет ни желания, ни времени, ибо не прельщает меня сия детективная романтика, не прельстила тогда, а теперь и подавно.
А коли есть охота, пусть описывает уголовная полиция, — если, конечно, дозволит бравый ее начальник, по совместительству — лейтенант в семействе Кисселини.
Скажу одно: когда ровно в двадцать два ночь-ноль мы вышли из вагона, на перроне ждал автомобиль — точнее подобие агатового лимузина, но с государственным номером. Не говоря ни слова, встречавший пожал мне руку и жестом пригласил в машину. А еще через десять минут мы с Уинстоном стояли перед дверями городского Управления по осуществлению 100-процентной экономии — здания, в котором должна была произойти развязка этой затянувшейся истории.
Двери отворились, и мы ступили на красную ковровую дорожку.
— Ого, — только и смог выговорить мой бедный бармен.
Больше сказать ему ничего не удалось. Оглушительное «Ур-р-ра!» прокатилось над колоссальным вестибюлем, по всему пространству которого шпалерами выстроились служащие Управления. Духовые ударили встречный марш, надсаживалась медь, барабаны неистовствовали.