После освобождения от стула выяснилось, что вокруг меня валяются штук сто коротеньких кусочков, годных разве лишь для перевязки кошачьих хвостов. Пришлось достать из аптечки другой пакет. Действуя предельно осторожно и поминутно сверяясь с рисунком, на котором улыбался довольный мальчик со сломанной ногой, я все-таки сумел закончить эту операцию. Можно было идти на стадион. Забинтованная нога не сгибалась и была толщиной с полено. Вдобавок на нее не налез ботинок, и ступня мгновенно пропиталась грязной холодной водой из лужи. Но я, сжав зубы, упрямо шел вперед. Идти было трудно. Через пару кварталов я совсем выдохся. Мокрая нога беспрестанно впитывала в себя воду из всех попадавшихся на пути луж и весила теперь, казалось, не меньше центнера. На перекрестке какая-то бабушка жалостно посмотрела на меня и сказала:
— Бедненький, ножка у мальчика болит.
Взяла меня под руку и помогла перейти улицу. Выйдя на тротуар, я сказал бабушке «спасибо» и с досады так пнул забинтованной ногой пустую консервную банку, что она отлетела метров на двадцать. Бабушка от изумления заморгала глазами, но я уже скрылся за поворотом. Минут через пятнадцать я доковылял до дверей раздевалки. Никого из наших ребят еще не было. Физрук Геннадий Васильевич сидел за столом и что-то писал в журнале. Заметив меня, он подбежал и помог сесть на лавочку. Негнущаяся нога выставилась далеко вперед. Вокруг нее на полу сразу образовалась грязная лужица.
— Что случилось? — с тревогой начал спрашивать Геннадий Васильевич. — Говори быстрее, что с ногой!
— Пустяки, Геннадий Васильевич, — ответил я, с трудом переводя дыхание. — Двойной перелом. Кость — на кусочки! Пришел вот кросс бежать…
— Да какой там кросс! — замахал руками физрук. — Тебе срочно домой надо! Сначала только зайди обсушись, а потом ступай домой…
Я проковылял в соседнюю комнату и устроился у батареи. До начала сеанса в «Пионере» оставалось еще минут сорок. «Успею», — решил я. В это время из-за двери послышался голосок Юрки-отличника.
— Здрасьте, Геннадий Васильевич! Можно мне не бегать кросс? У меня вот тут… видите?
Геннадий Васильевич какое-то время помолчал, а потом спросил странно изменившимся голосом:
— Ты, Юра, наверное упал?..
— Упал, Геннадий Васильевич! Можно мне домой?
— Можно, Юра, можно, отчего же… — все тем же странным голосом произнес физрук. — Но сначала загляни вон в ту комнату…
На пороге появился Юрка. Увидев меня, он вздрогнул. Юркина левая рука была на совесть обмотана бинтом и висела на повязке, переброшенной через шею. Он тоже внимательно прочел книжку о первой помощи… А за дверью физрук уже разговаривал с Геной-новеньким и Аликом Филипповым:
— Так значит вы тоже упали? Ай-ай-ай!
— Упали… — убитыми голосами подтверждали Алик и Гена.
— Бывает, бывает… Ну что же, идите пока в ту комнату, а я подожду остальных… А, вот и Громобоева! Отлично! И ты тоже упала?
Вскоре в комнате стало тесновато. У окна расположились Алик с Геной. У обоих были наглухо забинтованы головы. Половину лавочки занимала Громобоева со «сломанной» ногой. В углу вздыхал Лешка Степин. Он так обмотал себе марлей шею, что не мог шевельнуть головой и поворачивался только корпусом. Последним явился Вовка. Как видно, ему хотелось в кино больше всех. Обе ноги были во много слоев замотаны марлей, доходящей до самого пояса. Для верности Вовка добыл где-то огромные костыли и тяжело на них опирался. При каждом его шаге стены раздевалки вздрагивали.
— Все в сборе? — заглянул в дверь Геннадий Васильевич. — Тогда пошли.
— Куда? — простонал Лешка Степин.
— К директору, — просто ответил наш физрук.
Наша процессия, наверное, доставила массу веселья прохожим. Впереди бодро шагал Геннадий Васильевич. За ним гуськом печально брели Гена, Алик, Лешка Степин и я. Юрка-отличник заботливо поддерживал Громобоеву. Его голова доставала ей как раз до подмышки. Заключал колонну страдальцев Вовка. От глухих ударов его костылей вздрагивали дома. Какая-то девчонка увязалась за нами, скакала на одной ножке и выкрикивала:
— Привидения идут! Привидения идут!
У самых дверей директорского кабинета Вовка угрюмо поинтересовался:
— Геннадий Васильевич, а как вы догадались, что мы… ну не больные?
Физрук улыбнулся.
— Очень просто. Я понял это, когда пришел Алеша.
— А разве я неправильно забинтовался? — спросил я. — В общем-то ты все сделал верно. Только знаешь… — Геннадий Васильевич засмеялся. — Даже самые-самые неопытные врачи никогда не накладывают повязку на больную ногу поверх брюк! Эх, вы, орлы!..
Так закончился наш неудачный поход на «Привидения в замке Шпессарт». Как ни странно, меньше всех расстроился Вовка.
— А, ерундистика все это! — заявил он. — Никаких привидений не бывает!
Наверное, он был прав. Жаль только, что самые умные мысли всегда приходят к нему слишком поздно…
Кстати, на кроссе он прибежал вторым. А победила, как всегда, Громобоева.
Промокашка — вещь невкусная. Я и раньше об этом догадывался, но теперь знаю совершенно точно. Теперь мне промокашку хоть в варенье обмокни — есть ни за что не стану. Сыт я ими по горло. На всю жизнь. А вышло это так.
На природоведении к нам в класс пришел новенький. Звали его Гена. Обычный мальчишка, каких много. Гена сел за последнюю парту, как раз позади меня, и стал слушать рассказ Анны Ивановны о полезных ископаемых. Анна Ивановна заговорила о том, как из деревьев получается каменный уголь, и тут сзади меня что-то тихонько зашуршало. Потом опять. Я обернулся и увидел, что новенький откусил кусок розовой промокашки и задумчиво пожевывает. При этом Гена, не отрываясь, смотрел на учительницу и что-то записывал. Запишет-запишет, пожует. Пожует-пожует, запишет. Такой вот странный человек.