Здесь могут водиться люди - Страница 83

Когда появились первые дезертиры, Горчаков приуныл, хотя и продолжал ставить в отчетах бодрые галочки.

— А ведь как начинали! — жаловался он верному сторожу Анкудинычу. — Сколько было задумок, эх!..

Анкудиныч, навсегда облюбовавший для ночных бдений место дискжокея, степенно объяснял:

— Дак ведь место тут такое…

— Какое такое? — страдальчески спрашивал павший духом директор.

— А такое. Несчастливое…

И Анкудиныч начинал вещать эпическим, внешне очень достоверным тоном старожила-сказителя. По нему выходило примерно так: Еще при царе Александре Благословенном местный золотопромышленник и самодур Ефим Перепреев затеял поставить на этом месте большой мучной лабаз. Умные люди, конечно, отговаривали, но своенравный Перепреев уперся, как баран. Семь раз возводил упорный самодур свой лабаз, и семь раз колоссальное строение сгорало в одночасье. Ну, бросились ловить злоумышленников и впопыхах засадили в острог двух подвернувшихся странников, Микишку и Хорька. Закусивший удила Перепреев приступил было к восьмому строительству, но внезапно помер с симптомами острого «кондратия». На смертном одре он, якобы, поманил старшего приказчика пальцем и пророчески шепнул: — Месту сему пусту быти! Последнее со стороны Анкудиныча было попросту нахальным враньем, ибо таким образом изъяснялись только в петровские времена.

Горчаков отмахнулся от сказителя, но в душе затаил сомнения и печаль. Что-то такое все же было в судьбе несчастного «Монолога». За какие-нибудь полгода он сильно сдал, подзавял и стал чахнуть. Исчез потусторонний дискжокей, прихватив с собой всю музыкальную электронику. На смену хамоватым молодым людям пришли небритые посетители, презирающие закуску как таковую и всему на свете предпочитающие красный «вермут». Нехорошие завсегдатаи плодились, как клопы. Девушки перестали появляться в «Монологе» вовсе. Кафе катилось и катилось под уклон.

Разочарованный Горчаков уехал на учебу в город Вышний Волочек, оставив преемнику восьмикилограммовую папку с отчетом о проведенных мероприятиях. В баре новый, чрезвычайно расторопный буфетчик заторговал пивом навынос и в разлив. Появился в продаже темный маслянистый портвейн, добываемый, очевидно, из подземных скважин, а также ароматизированное вино «Осенний сон». В одной бутылке этого удивительного напитка заключалось столько запаха, что доставало до автобусной остановки. Поэтому от пассажиров, садившихся здесь, всегда подозрительно пахло, и контролеры проверяли их в первую очередь, с пристрастием.

Серж Гогонин как-то по старой памяти заглянул в бывшее молодежное кафе, но дальше порога не пошел. «Бобик сдох!» — философски изрек он и удалился в проверенный «Циркуль». В душе Серж чувствовал себя отомщенным. Дольше всех из сотрудников держался верный Анкудиныч. Но и его доел нервный завсегдатай, узревший в гардеробе синюю крысу величиной с валенок. Завсегдатая ловили всем обществом, сшибая мебель, свистя и топая. Анкудиныч получил сильную контузию вешалкой, стал задумываться и однажды поутру объявил коллективу:

— В нашем вертепе спиться — плюнуть раз!

Действительно плюнул и ушел сторожить конфетную фабрику, куда его давно звали.

* * *

Сейчас в «Монологе» овощехранилище.

За себя и за другого

Я стоял в нашем столовском буфете и размышлял: брать или не брать? Давали корейку, но лучшие куски уже, конечно, расхватали. Оставалось одно сало. Но ведь хочется, хочется корейки… Я стоял и напряженно думал, и рядом стояли еще человек пять и тоже думали. Вдруг протиснулся к прилавку Санька Жогин (я его сразу узнал) и нахальнейшим голосом распорядился:

— Взвесьте-ка мне, мамаша, кусочек килограмма на полтора. Только попостнее, будьте любезны. Без сала.

Крупногабаритная «мамаша» за прилавком и бровью не повела.

— Все хотят постного. А куда мне прикажете сало девать?

Тут Санька произнес такую фразу: — Любезнейшая, сало я попрошу взвесить отдельно, нарезать тонкими ломтиками и оставить себе!

Так вот прямо и сказал. Мы думали — все. Сейчас она ему да этим самым салом, да как… Мы давно ее знали, нашу «любезнейшую» буфетчицу. В самом деле, от такого нахальства «любезнейшая» на секунду окаменела, а потом поперхнулась (она ела булочку), и у нее получился сложный звук, что-то вроде: «Крх-ркх!»

— А вот это вы зря сказали, — не давая опомниться, наступал Санька Жогин. — Зачем вы это заявили, товарищ продавец, да еще в присутствии группы покупателей?

«Товарищ продавец» срочно дожевывала булочку. Жогин, ни минуты не медля, железным тоном продолжал.

— В таком случае я вынужден — подчеркиваю: вынужден! — буду позвонить лично Александру Петровичу!

— Кому? — презрительно спросила наша видавшая виды буфетчица. — Что вы мне тут цирк показываете? В торгинспекцию, что ли?

— Нет, — еще презрительнее ответил Жогин (у него прозвучало так: «М-мэть!»). — Я уж лучше самому Александру Петровичу, лично!

Мы почувствовали: не врет. Никакого цирка и в помине нет. Сейчас действительно возьмет и позвонит. Этот может. Неприятно он так измелился, Санька Жогин. А в школе тихий был, незаметный. Буфетчица тоже поняла, что не на того напала. Уже слабея, спросила для верности:

— В управление торговли, да?

— М-мэть! — Говорит Санька и отчеканивает: Двадцать два! Восемьдесят четыре! Тридцать пять! Догадываетесь?..

Буфетчица у нас — физиономист каких поискать. Она тут же полезла в холодильник, достала кусок мякоти (из НЗ, для начальства), взвесила, завернула, завязала веревочкой и сделала бантик. Все это — молча. Быстро, ловко, умело, но — молча. Жогин (тоже молча) заплатил, поддел одним пальцем веревочку и удалился. И казалось, будто дверь перед ним распахнулась сама по себе. Покупатели, из тех, кто послабее, смотрели ему вслед с боязливым восхищением, как штангисту-тяжеловесу на пляже. Мне было грустно. Вот тебе и Санька Жогин. Хозяин жизни. Про такого только оды слагать. Или саги. Слова так сами по себе на бумагу и попрыгают. От глубокого почтения. А в школе тихим был, нормальным…